Бунин Иван Алексеевич - На Край Света
Иван Бунин
На край света
I
То, что так долго всех волновало и тревожило, наконец разрешилось: Великий
Перевоз сразу опустел наполовину.
Много белых и голубых хат осиротело в этот летний вечер. Много народу
навек покинуло родимое село - его зеленые переулки между садами, пыльный
базарный выгон, где так весело в солнечное воскресное утро, когда кругом стоит
говор, гудит бранью и спорами корчма, выкрикивают торговки, поют нищие,
пиликает скрипка, меланхолично жужжит лира, а важные волы, прикрывая от солнца
глаза, сонно жуют сено под эти нестройные звуки; покинуло разноцветные огороды
и густые верболозы с матово-бледной длинной листвой над криницею, при спуске к
затону реки, где в тихие вечера в воде что-то стонет глухо и однотонно, словно
дует в пустую бочку; навсегда покинуло родину для далеких уссурийских земель и
ушло "на край света"...
Когда на село, расположенное в долине, легла широкая прохладная тень от
горы, закрывающей запад, а в долине, к горизонту, все зарумянилось отблеском
заката, зарделись рощи, вспыхнули алым глянцем изгибы реки и за рекой как
золото засверкали равнины песков, народ, пестреющий яркими, праздничными
нарядами, собрался на зеленую леваду, к белой старинной церковке, где молились
еще казаки и чумаки перед своими далекими походами.
Там, под открытым небом, между нагруженных телег, начался молебен, и в
толпе воцарилась мертвая тишина. Голос священника звучал внятно и раздельно, и
каждое слово молитвы проникало до глубины каждого сердца...
Много слез упало на этом месте и в былые дни. Стояли здесь когда-то
снаряженные в далекий путь "лыцари". Они тоже прощались, как перед кончиной, и
с детьми и с женами, и не в одном сердце заранее звучала тогда
величаво-грустная "дума" о том, "як на Чорному Mopi, на бiлому каменi сидить
ясен сокiл-бiлозiрець, жалiбненько квилить-проквиляэ...". Многих из них
ожидали "кайдани турецькиii, каторга бусурманськая", и "сивi тумани" в дороге,
и одинокая смерть под степным курганом, и стаи орлов сизокрылых, что будут "на
чорнii кудрi наступати, з лоба очi козацькii видирати...". Но тогда надо всем
витала гордая казацкая воля. А теперь стоит серая толпа, которую навсегда
выгоняет на край света не прихоть казацкая, а нищета, эти желтые пески, что
сверкают за рекою. И как на великой панихиде, заказанной по самом себе, тихо
стоял народ на молебне с поникшими, обнаженными головами. Только ласточки
звонко щебетали над ними, проносясь и утопая в вечернем воздухе, в голубом
глубоком небе...
А потом поднялись вопли. И среди гортанного говора, плача и криков
двинулся обоз по дороге в гору. В последний раз показался Великий Перевоз в
родной долине - и скрылся... И сам обоз скрылся наконец за хлебами, в полях, в
блеске низкого вечернего солнца...
II
Провожавшие возвращались домой.
Народ толпами валил под гору, к хатам. Были и такие, что только вздохнули
и пошли домой торопливо и беспечно. Но таких было мало.
Молча, покорно согнувшись, шли старики и старухи; хмурились суровые
хозяйственные мужики; плакали дети, которых тащили за маленькие ручки отцы и
матери; громко кричали молодые бабы и дивчата.
Вот две спускаются под гору, по каменистой дороге. Одна, крепкая,
невысокая, хмурит брови и рассеянно смотрит своими черными серьезными глазами
куда-то в даль, по долине. Другая, высокая, худенькая, плачет... Обе наряжены
по-праздничному, но как горько плачет одна, прижимая к глазам рукава сорочки!
Спотыкаются сафьяновые сапоги, на которые так красиво падае
