Бунин Иван Алексеевич - Деревня
Иван Алексеевич Бунин
Деревня
I
Прадеда Красовых, прозванного на дворне Цыганом, затравил борзыми барин
Дурново. Цыган отбил у него, у своего господина, любовницу. Дурново приказал
вывести Цыгана в поле, за Дурновку, и посадить на бугре. Сам же выехал со
сворой и крикнул: "Ату его!" Цыган, сидевший в оцепенении, кинулся бежать. А
бегать от борзых не следует.
Деду Красовых удалось получить вольную. Он ушел с семьей в город - и
скоро прославился: стал знаменитым вором. Нанял в Черной Слободе хибарку для
жены, посадил ее плести на продажу кружево, а сам, с каким-то мещанином
Белокопытовым, поехал по губернии грабить церкви. Когда его поймали, он вел
себя так, что им долго восхищались по всему уезду: стоит себе будто бы в
плисовом кафтане и в козловых сапожках, нахально играет скулами, глазами и
почтительнейше сознается даже в самом малейшем из своих несметных дел:
- Так точно-с. Так точно-с.
А родитель Красовых был мелким шибаем. Ездил по уезду, жил одно время в
родной Дурновке, завел было там лавочку, но прогорел, запил, воротился в
город и помер. Послужив по лавкам, торгашили и сыновья его, Тихон и Кузьма.
Тянутся, бывало, в телеге с рундуком посередке и заунывно орут:
- Ба-абы, това-ару! Ба-абы, това-ару!
Товар - зеркальца, мыльца, перстни, нитки, платки, иголки, крендели - в
рундуке. А в телеге все, что добыто в обмен на товар: дохлые кошки, яйца,
холсты, тряпки...
Но, проездив несколько лет, братья однажды чуть ножами не порезались -
и разошлись от греха. Кузьма нанялся к гуртовщику, Тихон снял постоялый
дворишко на шоссе при станции Воргол, верстах в пяти от Дурновки, и открыл
кабак и "черную" лавочку: "торговля мелочного товару чаю сахору тобаку сигар
и протчего".
Годам к сорока борода Тихона уже кое-где серебрилась. Но красив, высок,
строен был он по-прежнему; лицом строг, смугл, чуть-чуть ряб, в плечах широк
и сух, в разговоре властен и резок, в движениях быстр и ловок. Только брови
стали сдвигаться все чаще да глаза блестеть еще острей, чем прежде.
Неутомимо гонял он за становыми - в те глухие осенние поры, когда
взыскивают подати и идут по деревне торги за торгами. Неутомимо скупал у
помещиков хлеб на корню, снимал за бесценок землю... Жил он долго с немой
кухаркой, - "не плохо, ничего не разбрешет!" - имел от нее ребенка, которого
она приспала, задавила во сне, потом женился на пожилой горничной
старухи-княжны Шаховой. А женившись, взял приданого, "доконал" потомка
обнищавших Дурново, полного, ласкового барчука, лысого на двадцать пятом
году, но с великолепной каштановой бородой. И мужики так и ахнули от
гордости, когда взял он дурновское именьице: ведь чуть не вся Дурновка
состоит из Красовых!
Ахали они и на то, как это ухитрялся он не разорваться: торговать,
покупать, чуть не каждый день бывать в именье, ястребом следить за каждой
пядью земли... Ахали и говорили:
- Лют! Зато и хозяин!
Убеждал их в этом и сам Тихон Ильич. Часто наставлял:
- Живем - не мотаем, попадешься - обротаем. Но по справедливости. Я,
брат, человек русский. Мне твоего даром не надо, но имей в виду: своего я
тебе трынки не отдам! Баловать - нет, заметь, не побалую!
А Настасья Петровна (ходившая по-утиному, носками внутрь,
переваливаясь, - от постоянной беременности, все кончавшейся мертвыми
девочками, - желтая, опухшая, с редкими белесыми волосами) стонала, слушая:
- Ох, и прост же ты, посмотрю я на тебя! Что ты с ним, глупым,
трудишься? Ты его уму-разуму учишь, а ему и горя мало. Ишь ноги-то
расстави